Даже не верится
Умер народный артист СССР Олег Павлович Табаков.
Вот как хотите, а на этот раз я ему не верил. Мне казалось, что Табаков и на этот раз сделает невозможное — поднимется и вернется в театр. И все его студенты, выпускники, актеры "Табакерки", уникальной экспериментальной площадки, которую он сделал из затопленного подвала, верили, что он вернется. А может быть, говорил я себе, это у него такая хитрость на время президентской кампании, когда каждый голос на вес золота, когда руководители театров должны дружно высказываться за, а иначе каждого привлекут, потому что каждого есть за что, — а он решил перележать в больнице; всегда был лоялен, но понял: хватит! "Пид грудямы пидперло", как в украинской поговорке, которую он цитировал, когда — все, предел, невыносимо. Вот мне и кажется, что ему в какой-то момент тоже стало невыносимо, потому что он все отлично понимал. (Я спросил однажды: "Ну что же вы в общем ряду поддерживаете Лужкова, неужели так зависите от него?" Он ответил: "Что ты хочешь, мужская солидарность, я тоже старый муж молодой жены".)
У каждого с Табаковым связаны свои воспоминания, он общался со многими и щедро, всегда доброжелательный и широкий человек, поднявший МХТ из руин и гордившийся этим, вообще, кажется, не знавший неуспеха: за что бы ни брался, все получалось. Это обаяние было даже чрезмерным, потому что казалось, что он вообще не знает проблем; а он их знал и переживал крайне глубоко. В одном интервью я спросил его: "Вы так отлично читаете вслух, столько детских пластинок я помню с вашим голосом — нет желания продолжить эту практику?" Он ответил неожиданно серьезно: "Есть, я хочу начитать вслух "Один день Ивана Денисовича". — "Боже мой, но почему вдруг эту вещь?" — "Потому что я помню, как ко мне в школу-студию приехал мой дядя. Только что освобожденный. И как он стеснялся подойти. Ты понимаешь? Он ко мне стеснялся подойти, потому что думал, что я его побоюсь признать! И зря думают, что реабилитация что-то может исправить, что человека можно вернуть... Ничего — исправить — нельзя!" В нем это глубоко сидело, и под всей своей ликующей бравадой он был человек трагический и самой исповедальной своей ролью считал старика в третьей новелле "Трех историй" Киры Муратовой. "Старость — вот она это самое и есть". Это там, где девочка его играючи отравила и где он перед смертью говорит о страшном одиночестве. И особенно он любил роль Ивана, Ваньки Жукова — в "Комнате смеха".
Я ему в одном разговоре пожаловался на страх смерти, с которым непонятно что делать.
— Ничего не надо делать, это правильный страх. Надо помнить. У меня инфаркт случился в 28 лет, и я с тех пор знаю, что это будет, что все всерьез, что надо успевать. Вот и живи, так сказать, в присутствии. А иначе как же работать?
Но это не значило, что надо работать любой ценой и делать что попало, лишь бы оставаться на виду. Однажды он дал мне осовременивать старую пьесу, которую по каким-то внутренним театральным делам надо было ему поставить — то ли к юбилею, то ли для знакомого режиссера из соседней страны. Я бился и так, и этак — ничего не выходило; он звонил, подгонял, раздражался. Наконец я честно пришел в театр и сказал:
— Олег Павлович, я не могу этого сделать, это совершенно поперек души, и получится фигня.
— Да? — спросил он с облегчением. — Я тоже так думаю. Ну и не надо.
Он умел лавировать, маневрировать, был гением компромисса — во всем, что не касалось искусства; на сцене надо было говорить главное и правильное, а ради этого можно было идти на многое. Какие бы необходимые по статусу вещи он ни говорил в последние годы, он сыграл своего религиозно-криминального Тартюфа, и главным высказыванием останется это, а не официальные пассажи. Когда Александр Молочников поставил довольно рискованный спектакль "19.14" (я сочинял туда зонги), он после просмотра долго молчал (все уже перепугались), а потом сказал:
— Но ведь это спектакль антивоенный?
— Да, да! — закричали все радостно.
— Вот и всем так говорите.
И выпустил.
Он был настоящий Актер Актерыч, артист до мозга костей, игравший и в жизни каждую секунду, поэтому так сразу и не вспомнишь моментов, когда он был абсолютно серьезен. Иногда говорит с совершенно серьезным видом:
— Мне бояться нечего, я свою норму выполнил.
И сразу:
— Норму ГТО, кстати, тоже. Я в 70 лет родил четвертого ребенка, кто может повторить этот рекорд? Это вам не бегать по утрам...
Дмитрий Быков "Собеседник"