leokondrat в Пушкин: радость и свободаОригинал взят у ludmilapsyholog в Пушкин: радость и свобода
ludmilapsyholog в Пушкин: радость и свободаИскала давеча по просьбе коллеги одну свою старую статью, все папки old перерыла. И вдруг нашла еще более старое, давно-давно написанное как редакторская колонка для первой полосы газеты "Русский язык". Так тепло стало. А сегодня как раз та же самая дата, к которой это писалось лет десять, наверное, назад. С долей упрощения, ибо колонка. Но суть, мне кажется, передает. Дай, думаю, повешу про хорошее, не все ж про мрачное.
Мысль, что именно после Пушкина стало возможно говорить о русском литературном языке, став хрестоматийной, не перестала быть правильной, хотя вряд ли мы часто задумываемся, что она значит . Ведь и до Пушкина были слова и предложения, метафоры и эпитеты, стихи и проза. И трудно выразить словами то, чего не было.
Не было, например, вот такого:
Послушай, дедушка, мне каждый раз,
Когда взгляну на этот замок Ретлер,
Приходит мысль: что, если это проза,
Да и дурная?..
Не могло быть и этого: “... поглядеть на дочку их, Марью Гавриловну, стройную, бледную и семнадцатилетнюю девицу”. Вот этого и ни в коем случае быть не могло. Не могло быть и романа в стихах, который с удовольствием слушают маленькие дети, не понимая смысла, но зачарованные звучанием. А в самом романе – всех этих авторских усмешек: “Противоречий очень много, но их исправить не хочу,,,”
Серьезно все было до Пушкина в нашей литературе, серьезно, трудно ... несвободно. Как не вспомнить Кантемира: “ Кто не отведал еще стихи сочинять, почает, что не трудное дело несколько слогов вместить в одну строку. И правда, кто чает, что стих в том одном состоит, легко на одной стоя ноге их намарать может, но не тоже, когда дело идет, составлять порядочные, по правилам, и уху и уму приятные стихи. Трудность тогда немалая встречается так в соглашении здраваго смысла с рифмою, как и в учреждении слогов ...”
Кто, прочитав пушкинское “Я вас любил”, заподозрит, что ему ведомы эти мучения “соглашения здраваго смысла с рифмою”? Только тот, кто видел станицы рукописи, где после десяти зачеркнутых слов оставлено одно, единственно нужное. Как у Цветаевой: “Так и со словами. Не это — не это — не это — то. По явности не-этого узнаю то” .
Главное, чем мы обязаны Пушкину -- это уважение к свободе языка и ответственность перед языком. Он прошел, как по лезвию ножа, между двумя крайностями, перемешанными в русском языке к началу прошлого века: жесткой регламентированностью, расставленными всюду границами и запретами “штилей” и “приличий” и вседозволенностью, пренебрежением к “духу языка”, принятой практикой корежить его по иностранным шаблонам или потому, что “не согласуется с рифмою”. Свобода и ответственность вместе -- огромная творческая, созидательная сила.
Свою работу по учреждению языка он проделывал сознательно, свою миссию ощущал со всей ответственностью, год за годом, произведение за произведением проходил необъятные просторы русского языка, с одной стороны, отменяя запреты, выпуская слова на свободу, как птиц из клетки, снимая гипноз штампов и предписаний, с другой — расчищая завалы, превращая хаос в гармонию. Вся его жизнь была Днем творения, когда каждые несколько лет: “Да будет проза”, “Да будет драма”, “Да будет лирика”. А увидев, что это хорошо :”Ай, да Пушкин! Ай, да сукин сын!”
Литературный язык — это среда, в которой живет культурный человек, это воздух, которым дышит его личность. Пушкин пришел в культуру, где дышали по-французски, а по-русски отчитывали горничную. Уже через несколько десятилетий в каждом культурном доме были книги русских философов, были русские критические журналы, стояли тома классиков великой русской литературы — на вольном воздухе все развивается быстро. Теперь уже и не представить себе, как это не иметь возможности выразить свою мысль на родном языке, потому что нет слов, потому что так не говорят, потому что не поймут.
Поэтому давайте сегодня еще раз порадуемся тому, что у всех у нас был и есть Пушкин.
Хорошо, что он родился! . .
Добавлю из сегодняшнего дня: он очень утешает. Восстанавливает, как живая вода. Даже самыми своими отчаянными и мрачными стихами, потому что таким может быть только отчаяние человека, в полной мере знающего радость и свободу: их суть, их цену, их правоту.
Мысль, что именно после Пушкина стало возможно говорить о русском литературном языке, став хрестоматийной, не перестала быть правильной, хотя вряд ли мы часто задумываемся, что она значит . Ведь и до Пушкина были слова и предложения, метафоры и эпитеты, стихи и проза. И трудно выразить словами то, чего не было.
Не было, например, вот такого:
Послушай, дедушка, мне каждый раз,
Когда взгляну на этот замок Ретлер,
Приходит мысль: что, если это проза,
Да и дурная?..
Не могло быть и этого: “... поглядеть на дочку их, Марью Гавриловну, стройную, бледную и семнадцатилетнюю девицу”. Вот этого и ни в коем случае быть не могло. Не могло быть и романа в стихах, который с удовольствием слушают маленькие дети, не понимая смысла, но зачарованные звучанием. А в самом романе – всех этих авторских усмешек: “Противоречий очень много, но их исправить не хочу,,,”
Серьезно все было до Пушкина в нашей литературе, серьезно, трудно ... несвободно. Как не вспомнить Кантемира: “ Кто не отведал еще стихи сочинять, почает, что не трудное дело несколько слогов вместить в одну строку. И правда, кто чает, что стих в том одном состоит, легко на одной стоя ноге их намарать может, но не тоже, когда дело идет, составлять порядочные, по правилам, и уху и уму приятные стихи. Трудность тогда немалая встречается так в соглашении здраваго смысла с рифмою, как и в учреждении слогов ...”
Кто, прочитав пушкинское “Я вас любил”, заподозрит, что ему ведомы эти мучения “соглашения здраваго смысла с рифмою”? Только тот, кто видел станицы рукописи, где после десяти зачеркнутых слов оставлено одно, единственно нужное. Как у Цветаевой: “Так и со словами. Не это — не это — не это — то. По явности не-этого узнаю то” .
Главное, чем мы обязаны Пушкину -- это уважение к свободе языка и ответственность перед языком. Он прошел, как по лезвию ножа, между двумя крайностями, перемешанными в русском языке к началу прошлого века: жесткой регламентированностью, расставленными всюду границами и запретами “штилей” и “приличий” и вседозволенностью, пренебрежением к “духу языка”, принятой практикой корежить его по иностранным шаблонам или потому, что “не согласуется с рифмою”. Свобода и ответственность вместе -- огромная творческая, созидательная сила.
Свою работу по учреждению языка он проделывал сознательно, свою миссию ощущал со всей ответственностью, год за годом, произведение за произведением проходил необъятные просторы русского языка, с одной стороны, отменяя запреты, выпуская слова на свободу, как птиц из клетки, снимая гипноз штампов и предписаний, с другой — расчищая завалы, превращая хаос в гармонию. Вся его жизнь была Днем творения, когда каждые несколько лет: “Да будет проза”, “Да будет драма”, “Да будет лирика”. А увидев, что это хорошо :”Ай, да Пушкин! Ай, да сукин сын!”
Литературный язык — это среда, в которой живет культурный человек, это воздух, которым дышит его личность. Пушкин пришел в культуру, где дышали по-французски, а по-русски отчитывали горничную. Уже через несколько десятилетий в каждом культурном доме были книги русских философов, были русские критические журналы, стояли тома классиков великой русской литературы — на вольном воздухе все развивается быстро. Теперь уже и не представить себе, как это не иметь возможности выразить свою мысль на родном языке, потому что нет слов, потому что так не говорят, потому что не поймут.
Поэтому давайте сегодня еще раз порадуемся тому, что у всех у нас был и есть Пушкин.
Хорошо, что он родился! . .
Добавлю из сегодняшнего дня: он очень утешает. Восстанавливает, как живая вода. Даже самыми своими отчаянными и мрачными стихами, потому что таким может быть только отчаяние человека, в полной мере знающего радость и свободу: их суть, их цену, их правоту.