leokondrat в Островки памяти. Огороды.В мае 42-го года партийное руководство Ленинграда предложило очень разумное решение для улучшения продовольственного состояния ленинградцев и осуществило его. А именно — выделить каждому работающему участок земли для своего личного огорода. Конечно, участки дали не всем одинаковые. Те, кто получили землю в Ленинграде на территории своих предприятий, например в Ботаническом институте, или в Первом медицинском, расположенном на большой зеленой территории, могли работать по вечерам после работы и организовать вместе охрану для своих огородов. Они получили приличный урожай, который был подспорьем осенью и зимой. Другим повезло меньше, в частности нам, работникам ГИПХа, был выделен участок в деревне "Новое Девяткино". Ездить туда мы могли только на поезде с Финляндского вокзала до станции Лаврики, а от Лавриков еще идти два километра. Поезда ходили редко и шли долго, электричек тогда еще не было. Дорога занимала 2—2,5 часа в одну сторону. Поле, которое нам дали, было целиной, все заросшее травой. Его надо было вскопать, а сил после голодной зимы у нас было очень мало. Да и тогда мы были голодные. Голодны мы были и в 43—44-ом году. Для посева и посадок нам дали семена турнепса, кормовой свеклы, рассаду капусты, мелкую рассаду лука и что-то еще. С такими овощами, как турнепс и кормовая свекла, я встретилась в первый раз. Ездили мы на огороды иногда по вечерам в субботу. Начальство ГИПХа выделяло грузовик, на нем желающие могли поехать вечером. Я тоже иногда ездила вечером, когда нам давали что-то на посадку, не хотела ждать следующего дня. Одна из таких поездок особенно мне запомнилась. Она была, вероятно, в июне. Мы приехали на грузовике вечером после работы с рассадой репчатого лука, каждый получил 10 отросточков, на концах которых была луковка величиной с зернышко, семени подсолнуха и крохотным ростком наверху. Из нашей посадки ничего потом не выросло. Мы повозились, каждый на своем участке, было светло, белые ночи, потом вдвоем с Валентиной Ивановной Грибковой, нашей сотрудницей, разожгли небольшой костер из собранных сучьев. Собрали все, что было съедобного — сурепку со своей грядки (то, что нужно было, не взошло, а сурепка взошла), какие то съедобные дикие растения, листья подорожника, корни одуванчика — это все шло в еду. Даже поганки (кто-то сказал, что это не поганки, а полевые опята) я тоже сорвала и сварила суп. Мы сидели, смеялись, перемешивали и ели свои супики. Шел патруль, два солдата подошли к нам. Они не знали, что мы тут делаем. Мы сказали, что тут наши огороды. Они отошли и через минуту подошли снова и дали нам по куску черного хлеба. Это было и смешно и не очень приятно… Первая реакция была не брать, вроде как подаяние дают... Но потом я подумала, а почему, я ведь тоже так делала. Мне вспомнилось, как в сентябре, когда мы еще получали продукты, но уже чувствовалось ухудшение, в столовой Технологического института давали обеды, не вырезая талонов из карточек, и к каждому блюду по 100 грамм хлеба тоже без карточек. Я и Мария Ивановна Розова, наша сотрудница, получили по 200 грамм хлеба к обеду. А через несколько столиков от нас сидел начальник пожарной охраны — Гогин, здоровый, сильный, высокий человек, и второй пожарный рядом с ним. Помимо того, что Гогин был начальником пожарной охраны, он еще читал нам лекции по пожарному делу. Причем читал их пятому курсу, тем, кто уже практически стал инженером. У него попадались очень любопытные фразы — мы их записывали в одной общей тетрадке. Например: “Что есть пожар? Пожар есть стихия, вырвавшаяся из-под власти человека, и пожирающая здания, для этого не предназначенные. Что есть лестница? Лестница есть приспособление, делающее падение человека проблематичным”. И так далее. Мария Ивановна предложила мне поделиться с пожарниками хлебом. Мы подошли и положили им по куску хлеба. Гогин с удивлением посмотрел на нас и кивнул, как бы поблагодарил за товарищескую помощь. Мы тоже ни слова не произнесли. Все это промелькнуло у меня в голове. Солдаты дали нам хлеб и сказали: “Возьмите, бабушки”. Мы ответили: “Мы не бабушки”, мне было 23 года, а Валентине Ивановне лет 30. Они очень смутились и отошли. Хорошо, вероятно, мы выглядели, если нас приняли за бабушек.
В этот день работы было немного, лишь по уходу за тем, что было посажено, но я продолжала копать свой участок, он был обработан лишь частично. Я решила, что когда буду прореживать грядки, то, может быть, подсажу туда еще то, что будет выдернуто при прополке. День был хороший, мы работали часов до 6, потом пошли к поезду. Было непонятно, когда придет поезд и придет ли вообще. Но потом часам к семи подошел поезд, весь обвешанный людьми. На ступеньках и между вагонами стояли люди. Какие то парни залезли даже на крышу. Мы, стоящие на перроне станции в Лавриках, сесть на него не могли. Стали ждать следующего. Ходили узнавать, толком никто ничего не знал. Потом вышел начальник станции и сказал, что сегодня поездов больше не будет. Первый поезд будет завтра в 6 утра. Проводить вторую ночь на воздухе уже не хотелось, стали думать, что делать, и большинство решило пойти пешком в Ленинград. Среди нас была начальница Первого отдела (спецотдела, в котором хранятся и выдаются секретные документы). У нее с собой были бланки ночных пропусков. Всю войну был комендантский час, после одиннадцати ходить по городу было нельзя. Но она нам выписала ночные пропуска, и мы пошли пешком в Ленинград. Шли мы долго, конечно, после прошлой бессонной ночи и двух дней работы в институте и на огороде, слабые и усталые, мы пришли в Ленинград около двух часов ночи. Я шла рядом с Ниной Андреевной Герченко, она попросилась ко мне ночевать, потому что к ней домой надо было идти еще и через весь город километров десять. И вот мы идем через Каменноостровский мост, уже виден балкон моей комнаты, а на мосту стоит большое соломенное кресло, вероятно его притащили милиционеры или патрули, чтобы там сидеть. Мне так хотелось сесть в него и отдохнуть. Но я знала, что если я сяду, то быстро не встану. То же самое, наверное, пришло в голову Нине Андреевне. Она посмотрела на кресло, потом мы посмотрели друг на друга, и молча пошли дальше. Домой пришли ночью. В час наверное проходили по три километра, всего прошли километров 18. Дошли не все. Кто-то остался ночевать в сене, кто-то попросился в избу. Начальник Артамонов немножко отстал, поймал машину, идущую в Ленинград, и помахал нам рукой, проезжая мимо.
Мои неприятности с огородом этим не закончились. Дело в том, что я не могла ездить туда в августе, потому что все воскресенья работала на разборке домов на топливо. А когда я приехала в сентябре — огород мой был пустой. Видимо взошла капуста, от нее остались листья. Все было украдено. Не знаю, если бы я ездила в августе, может и не украли бы, я сама бы сняла урожай вовремя. Мне остались только капустные листья — хряпа. Турнепс тоже был выкопан. Я собрала эту хряпу и то, что оставалось отвезла домой и решила эти листья засолить. Куда и во что? Вроде нет подходящей тары. Алюминиевая кастрюля тоже не очень подходит. А дома у нас была французская высокая фаянсовая ваза. Я ее помыла и решила засолить капусту в этой вазе. Капустные листья нашинковала, как полагается, посолила, стала укладывать, поднажала рукой и вся ваза развалилась на мелкие черепки вперемешку с капустой. Было очень обидно. Не знаю, чего мне было больше жаль — дорогую вазу, потерю капусты, свой труд, или тот факт, что я осталась без всего. Пришлось переложить то, что осталось, в кастрюлю. Вот так закончилась моя работа на огороде в 1942-м году.
Помню еще одну поездку на огород, когда уже было организовано подсобное хозяйство. Как-то мы поехали вечером, решили с утра пойти за грибами, спали мы на сеновале.
Мои сослуживцы в 6 часов утра стали меня будить. Но вылезать было холодно, а под сеном было хорошо, и я не пошла. Через час они пришли под конвоем, они перешли где-то территорию, где уже ходить было нельзя, начиналась военная зона, и их привели как шпионов обратно без всяких грибов. А я отоспалась.
Помимо личных огородов в решениях ленинградского правительства было предложено большим организациям налаживать свои подсобные хозяйства. То есть — предприятиям выделялась земля, и руководители ее должны были занять, или создать какие-то жилые и подсобные помещения. Выделялись сотрудники, которых посылали на временную (от нескольких дней до нескольких месяцев), или на постоянную работу. На следующий год наши вскопанные грядки были отданы этому подсобному хозяйству, а нам выделялась другая земля, опять целина. В эту осень и частично зиму мы, сотрудники института, от этого подсобного хозяйства получали иногда вместо крупяного супа с вырезкой талончика, суп из крапивы. Именно из крапивы, а не с огорода. В 42-ом году рано было еще что-то получать. Но и потом многие месяцы мы практически ничего не имели из подсобного хозяйства. Вероятно, начальство получало овощи, а мы их не видели. Но зато мы часто ездили в подсобное хозяйство по приказу начальства на воскресники — на прополку, на уборку сена, на копку картошки, которая шла не нам. Подсобное хозяйство работало все годы войны и даже после войны.
В этот день работы было немного, лишь по уходу за тем, что было посажено, но я продолжала копать свой участок, он был обработан лишь частично. Я решила, что когда буду прореживать грядки, то, может быть, подсажу туда еще то, что будет выдернуто при прополке. День был хороший, мы работали часов до 6, потом пошли к поезду. Было непонятно, когда придет поезд и придет ли вообще. Но потом часам к семи подошел поезд, весь обвешанный людьми. На ступеньках и между вагонами стояли люди. Какие то парни залезли даже на крышу. Мы, стоящие на перроне станции в Лавриках, сесть на него не могли. Стали ждать следующего. Ходили узнавать, толком никто ничего не знал. Потом вышел начальник станции и сказал, что сегодня поездов больше не будет. Первый поезд будет завтра в 6 утра. Проводить вторую ночь на воздухе уже не хотелось, стали думать, что делать, и большинство решило пойти пешком в Ленинград. Среди нас была начальница Первого отдела (спецотдела, в котором хранятся и выдаются секретные документы). У нее с собой были бланки ночных пропусков. Всю войну был комендантский час, после одиннадцати ходить по городу было нельзя. Но она нам выписала ночные пропуска, и мы пошли пешком в Ленинград. Шли мы долго, конечно, после прошлой бессонной ночи и двух дней работы в институте и на огороде, слабые и усталые, мы пришли в Ленинград около двух часов ночи. Я шла рядом с Ниной Андреевной Герченко, она попросилась ко мне ночевать, потому что к ней домой надо было идти еще и через весь город километров десять. И вот мы идем через Каменноостровский мост, уже виден балкон моей комнаты, а на мосту стоит большое соломенное кресло, вероятно его притащили милиционеры или патрули, чтобы там сидеть. Мне так хотелось сесть в него и отдохнуть. Но я знала, что если я сяду, то быстро не встану. То же самое, наверное, пришло в голову Нине Андреевне. Она посмотрела на кресло, потом мы посмотрели друг на друга, и молча пошли дальше. Домой пришли ночью. В час наверное проходили по три километра, всего прошли километров 18. Дошли не все. Кто-то остался ночевать в сене, кто-то попросился в избу. Начальник Артамонов немножко отстал, поймал машину, идущую в Ленинград, и помахал нам рукой, проезжая мимо.
Мои неприятности с огородом этим не закончились. Дело в том, что я не могла ездить туда в августе, потому что все воскресенья работала на разборке домов на топливо. А когда я приехала в сентябре — огород мой был пустой. Видимо взошла капуста, от нее остались листья. Все было украдено. Не знаю, если бы я ездила в августе, может и не украли бы, я сама бы сняла урожай вовремя. Мне остались только капустные листья — хряпа. Турнепс тоже был выкопан. Я собрала эту хряпу и то, что оставалось отвезла домой и решила эти листья засолить. Куда и во что? Вроде нет подходящей тары. Алюминиевая кастрюля тоже не очень подходит. А дома у нас была французская высокая фаянсовая ваза. Я ее помыла и решила засолить капусту в этой вазе. Капустные листья нашинковала, как полагается, посолила, стала укладывать, поднажала рукой и вся ваза развалилась на мелкие черепки вперемешку с капустой. Было очень обидно. Не знаю, чего мне было больше жаль — дорогую вазу, потерю капусты, свой труд, или тот факт, что я осталась без всего. Пришлось переложить то, что осталось, в кастрюлю. Вот так закончилась моя работа на огороде в 1942-м году.
Помню еще одну поездку на огород, когда уже было организовано подсобное хозяйство. Как-то мы поехали вечером, решили с утра пойти за грибами, спали мы на сеновале.
Мои сослуживцы в 6 часов утра стали меня будить. Но вылезать было холодно, а под сеном было хорошо, и я не пошла. Через час они пришли под конвоем, они перешли где-то территорию, где уже ходить было нельзя, начиналась военная зона, и их привели как шпионов обратно без всяких грибов. А я отоспалась.
Помимо личных огородов в решениях ленинградского правительства было предложено большим организациям налаживать свои подсобные хозяйства. То есть — предприятиям выделялась земля, и руководители ее должны были занять, или создать какие-то жилые и подсобные помещения. Выделялись сотрудники, которых посылали на временную (от нескольких дней до нескольких месяцев), или на постоянную работу. На следующий год наши вскопанные грядки были отданы этому подсобному хозяйству, а нам выделялась другая земля, опять целина. В эту осень и частично зиму мы, сотрудники института, от этого подсобного хозяйства получали иногда вместо крупяного супа с вырезкой талончика, суп из крапивы. Именно из крапивы, а не с огорода. В 42-ом году рано было еще что-то получать. Но и потом многие месяцы мы практически ничего не имели из подсобного хозяйства. Вероятно, начальство получало овощи, а мы их не видели. Но зато мы часто ездили в подсобное хозяйство по приказу начальства на воскресники — на прополку, на уборку сена, на копку картошки, которая шла не нам. Подсобное хозяйство работало все годы войны и даже после войны.
