leokondrat в Островки памяти. В госпитале и в щели.В первых числах ноября к нам на работу пришло распоряжение — поздравить в госпитале с праздником седьмого ноября одного бойца, который не имеет родных или знакомых в Ленинграде. Сказали фамилию бойца. Надо было отнести ему подарок. Для этой миссии выбрали меня. Для подарка сотрудники решили пожертвовать по 25 граммов хлеба (у каждого по талону с карточки), и вместо хлеба купить печенье, которое можно было получить в количестве в два раза меньшем, чем хлеб. Мы это сделали и получили грамм 250—300 печенья. Те, кто не могли дать хлеб — дали папиросы, так что я несла еще и несколько пачек сигарет.
Госпиталь был недалеко от Технологического института и шестого ноября, после работы, я пошла поздравлять бойца. Боец оказался молодым казахом, он очень стеснялся моего прихода, раненые посмеивались над ним и над его ранением, очевидно, оно было таким, что вызывало у них насмешки. Была я там недолго, от папирос он отказался — сказал, что не курит. Ну, говорю, отдадите товарищам.... Печенье взял, хотя тоже сперва отказывался. Говорить мне с ним было почти что не о чем, потому что спрашивать, как его ранило, было неудобно. Где проходили бои и как? Об этом разговаривать было нельзя — военная тайна. Как он жил у себя дома, какие у него интересы, о чем с ним можно говорить — для меня это было совершенно неизвестно. Немножко побыв там, я ушла, дошла пешком до Садовой, уже темнело, было часов восемь.
Только я села в трамвай и он отъехал, как объявили тревогу.А при тревоге надо было всем выходить из транспорта, прятаться в ближайших парадных, подворотнях, бомбоубежищах. Но я уже привыкла возвращаться домой при тревоге. Обычно я никуда не пряталась, а старалась быстро пройти вперед и догнать трамвай (они все стояли), который остановился поближе к дому. Я вышла недалеко от Невского и пошла вперед, дошла до Публичной библиотеки, там меня остановили, но я не послушалась, в парадную не пошла, перешла Невский и быстро пошла вперед по Садовой по направлению к Марсову полю. Улица была пуста, там спрятаться было уже негде. По протоптанному снегу я шла быстрым шагом. Где-то рвались бомбы, была слышна громкая пальба из зениток, прожекторами освещалось небо, освещались вражеские самолеты, и было очень страшно.
Когда я добежала до Инженерной, было уже совсем темно. На ногах у меня были фетровые боты моей матери, они мне были велики, при каждом шаге хлопали по земле и мешали мне бежать. Впереди в темноте, у решетки Михайловского сада, я увидела какой-то предмет. Он оказался женщиной, которая стояла у ограды на коленях спиной к Петропавловской крепости, крестилась и шептала: «Господи помилуй». Обстановка была очень неприятная — темно, бьют зенитки и другие орудия, не понять, свои или чужие, с Петропавловки светят прожектора.
Я добежала до Марсова поля и услышала шепот (почему-то люди говорили шепотом): «Сюда, сюда идите». Кто-то взял меня за руку и подвел к щели. Посветили фонариком — увидела две ступеньки. «Проходите». Я спустилась. Там было тоже абсолютно темно. Я пошарила руками и попала кому-то в лицо. Мне сказали проходить, тьма была абсолютной. Я почувствовала, что слева от меня скамейка, на которой сидят люди, а справа стена. Я пошла, прикасаясь к коленям сидящих людей, потом кто-то сказал мне: «Садитесь здесь». Я дошла до конца людского ряда, села на скамейку, вздохнула. А уже следующих спустившихся в щель я сама брала за руку и говорила: «Садитесь здесь».
За мной постепенно вошло еще несколько человек. Когда я покупала печенье для подарка, то по своей карточке выкупила декадную норму кондитерских изделий — 300 грамм конфет, которые назывались «крокеты». Это были шарики величиной с крупную вишню покрытые сверху шоколадом или каким то его эрзацем. Я составила себе норму — есть по три конфеты в день. Но тут подумала — если меня убьет бомбой, то конфеты останутся не съеденными, жалко. То ли меня жалко, то ли конфет. Я понемножку стала есть конфеты. Еще мне пришло в голову — как хорошо, что уехали родители, мне не о ком сильно беспокоиться, и они не беспокоятся, что меня нет дома.
Вдруг мы услышали взрыв. Упала бомба на Марсово поле. Нас качнуло, как в гамаке, туда и обратно. Мы отсидели до конца тревоги, вышли из щели. Щелей на Марсовом поле было много и, как я потом узнала, там стояли отряды нашей зенитной артиллерии. Я села в свой трамвай, доехала до дому, а дома узнала, что был большой налет. На крышу нашего дома и на соседние дома попало много зажигательных снарядов. Соседние дома по улице академика Павлова были деревянные, они уже догорали, когда я пришла. А с крыши нашего дома население, даже мальчики, сбрасывали зажигалки во внутренний двор, а там их гасили. Так что для нашего дома все кончилось благополучно, а соседние деревянные дома сгорели. В этот вечер по радио передавали речь Сталина. Когда он обратился к населению не товарищи, а «братья и сестры» и кончил словами: «Враг будет разбит — победа будет за нами».
Госпиталь был недалеко от Технологического института и шестого ноября, после работы, я пошла поздравлять бойца. Боец оказался молодым казахом, он очень стеснялся моего прихода, раненые посмеивались над ним и над его ранением, очевидно, оно было таким, что вызывало у них насмешки. Была я там недолго, от папирос он отказался — сказал, что не курит. Ну, говорю, отдадите товарищам.... Печенье взял, хотя тоже сперва отказывался. Говорить мне с ним было почти что не о чем, потому что спрашивать, как его ранило, было неудобно. Где проходили бои и как? Об этом разговаривать было нельзя — военная тайна. Как он жил у себя дома, какие у него интересы, о чем с ним можно говорить — для меня это было совершенно неизвестно. Немножко побыв там, я ушла, дошла пешком до Садовой, уже темнело, было часов восемь.
Только я села в трамвай и он отъехал, как объявили тревогу.А при тревоге надо было всем выходить из транспорта, прятаться в ближайших парадных, подворотнях, бомбоубежищах. Но я уже привыкла возвращаться домой при тревоге. Обычно я никуда не пряталась, а старалась быстро пройти вперед и догнать трамвай (они все стояли), который остановился поближе к дому. Я вышла недалеко от Невского и пошла вперед, дошла до Публичной библиотеки, там меня остановили, но я не послушалась, в парадную не пошла, перешла Невский и быстро пошла вперед по Садовой по направлению к Марсову полю. Улица была пуста, там спрятаться было уже негде. По протоптанному снегу я шла быстрым шагом. Где-то рвались бомбы, была слышна громкая пальба из зениток, прожекторами освещалось небо, освещались вражеские самолеты, и было очень страшно.
Когда я добежала до Инженерной, было уже совсем темно. На ногах у меня были фетровые боты моей матери, они мне были велики, при каждом шаге хлопали по земле и мешали мне бежать. Впереди в темноте, у решетки Михайловского сада, я увидела какой-то предмет. Он оказался женщиной, которая стояла у ограды на коленях спиной к Петропавловской крепости, крестилась и шептала: «Господи помилуй». Обстановка была очень неприятная — темно, бьют зенитки и другие орудия, не понять, свои или чужие, с Петропавловки светят прожектора.
Я добежала до Марсова поля и услышала шепот (почему-то люди говорили шепотом): «Сюда, сюда идите». Кто-то взял меня за руку и подвел к щели. Посветили фонариком — увидела две ступеньки. «Проходите». Я спустилась. Там было тоже абсолютно темно. Я пошарила руками и попала кому-то в лицо. Мне сказали проходить, тьма была абсолютной. Я почувствовала, что слева от меня скамейка, на которой сидят люди, а справа стена. Я пошла, прикасаясь к коленям сидящих людей, потом кто-то сказал мне: «Садитесь здесь». Я дошла до конца людского ряда, села на скамейку, вздохнула. А уже следующих спустившихся в щель я сама брала за руку и говорила: «Садитесь здесь».
За мной постепенно вошло еще несколько человек. Когда я покупала печенье для подарка, то по своей карточке выкупила декадную норму кондитерских изделий — 300 грамм конфет, которые назывались «крокеты». Это были шарики величиной с крупную вишню покрытые сверху шоколадом или каким то его эрзацем. Я составила себе норму — есть по три конфеты в день. Но тут подумала — если меня убьет бомбой, то конфеты останутся не съеденными, жалко. То ли меня жалко, то ли конфет. Я понемножку стала есть конфеты. Еще мне пришло в голову — как хорошо, что уехали родители, мне не о ком сильно беспокоиться, и они не беспокоятся, что меня нет дома.
Вдруг мы услышали взрыв. Упала бомба на Марсово поле. Нас качнуло, как в гамаке, туда и обратно. Мы отсидели до конца тревоги, вышли из щели. Щелей на Марсовом поле было много и, как я потом узнала, там стояли отряды нашей зенитной артиллерии. Я села в свой трамвай, доехала до дому, а дома узнала, что был большой налет. На крышу нашего дома и на соседние дома попало много зажигательных снарядов. Соседние дома по улице академика Павлова были деревянные, они уже догорали, когда я пришла. А с крыши нашего дома население, даже мальчики, сбрасывали зажигалки во внутренний двор, а там их гасили. Так что для нашего дома все кончилось благополучно, а соседние деревянные дома сгорели. В этот вечер по радио передавали речь Сталина. Когда он обратился к населению не товарищи, а «братья и сестры» и кончил словами: «Враг будет разбит — победа будет за нами».
